Юрий Никулин. От смешного до великого.
Share
Король цирка, человек-оркестр, актер с большой буквы. Это все – о Юрии Никулине. Удивительном, тонком, остроумном. Его чувство юмора восхищало и завораживало. Но кто теперь поверит, что формировалось оно в годы самых тяжелых для нашей страны испытаний? Великая Отечественная застала Юру Никулина врасплох. Он вот-вот должен был демобилизироваться из армии и вернуться в Москву – к любимой девушке и заветной мечте стать клоуном. А впереди его ждали долгие годы сражений, фронтовые дороги, смерть друзей. «Во время войны я много раз видел, – вспоминал позже Никулин, – как люди, вылезая из щелей, стряхивая с себя комья земли и осознавая, что все обошлось благополучно, начинали громко смеяться». Что уж, казалось бы, может быть смешного в этой беспощадной войне? И почему большой комический актер Никулин появился на свет именно тогда? Сегодня мы хотим рассказать о той стороне жизни талантливого человека, которая в официальной биографии сводится к нескольким формальным словам: «Воевал, был ранен, имеет награды».
«Он у вас что, припадочный?»
Его жизнь и характер определили два таких разных события – Великая Отечественная война и поход в цирк. Что между ними может быть общего на первый взгляд? Но для Никулина они стали определяющими – научили ценить каждую минуту, доброту и человечность. Именно это объединило цирковую арену и поле военных баталий. Цирк ворвался в жизнь пятилетнего Юры ярким фейерверком. Это был праздник, не похожий на советские серые будни. Фонтан юмора и радости. Больше всего Юру поразили клоуны. Он даже фамилию их запомнил – Барассета. С тех самых пор Никулин твердо решил тоже стать клоуном. Мама сшила ему яркий наряд из ситца с желтыми и красными цветами, сделала воротник из гофрированной бумаги, а из картона — маленькую шапочку с кисточкой. В таком виде Юра пошел в гости к знакомой девочке, родители которой устраивали костюмированный вечер. Сценарий был понятен: каждый ребенок, выбравший себе тот или иной наряд, должен был соответствовать образу – мальчик-врач «лечил» приглашенных, девочка-балерина – развлекала всех танцами. Юра же понял, что он просто обязан всех рассмешить. Вспомнив, что, когда клоуны в цирке падали, это вызывало смех у зрителей, он, как только вошел в комнату, тут же грохнулся на пол. Но никто почему-то не засмеялся. Он поднялся на ноги и снова упал. При этом сильно ударился, но, превозмогая боль, снова и снова падал на пол. И вновь никто не смеялся. Только одна женщина сочувственно поинтересовалась у мамы Юры: «Он у вас что, припадочный?»
На следующий день у начинающего клоуна болели спина, шея и руки. Тогда-то он и понял, что смешить людей совсем непросто. Впрочем, и сам путь к заветной мечте у Никулина не был простым. Почти семь лет он не снимал с себя гимнастерку и солдатскую шинель. Воевал. Прошел две войны – Советско-финскую и Великую Отечественную. И все время мечтал о том дне, когда наступит мир и он сможет все-таки выйти на манеж. Но долгие годы Юрий Никулин был актером совсем в другом театре – театре военных действий.
В тридцать девятом его определили в артиллерию и отправили в часть около города Сестрорецка, неподалеку от Финского залива. Начинал Юрий рядовым, демобилизовался в сорок пятом – старшим сержантом. Никогда не стремился к чинам – был слишком принципиален в мелочах и совсем лишен амбиций, двигающих по служебной лестнице. А может, просто не изменял своей мечте… В мирное время, служа в армии, он организовывал самодеятельность и даже пытался тренировать юных футболистов. Но тренером он пробыл недолго: сборная дивизиона под его чутким руководством проиграла соседней части со счетом 11:0. Никулин понял, что его призвание все-таки в другом – он рожден смешить.
«Смешное и трагическое – две сестры, сопровождающие нас по жизни, – признался как-то Никулин. – Вспоминая все веселое и все грустное, что было в эти трудные годы – второго больше, но первое дольше сохраняется в памяти. Сначала меня убивало слово «подъем». Семь утра. На улице еще темно. Пришла зима. Мы спим. И на всю казарму раздается громкое: «Подъем!» Вставать не хочется, а надо. Никак я не мог научиться быстро одеваться. Поэтому становился в строй чуть ли не последним. Старшина во время подъема всегда кричал: «Ну, пошевеливайтесь вы, обломчики!»
Долго мы ломали голову, что за «обломчики». Потом выяснилось, что старшина сравнивал нас с Обломовым из романа Гончарова.
Дома в прохладную погоду меня никогда не выпускали на улицу без пальто, умывался всегда только теплой водой, а здесь вдруг вывели на морозный воздух в нижней рубашке, с полотенцем, обвязанным вокруг живота, и заставляют бежать полкилометра по замерзшей, звенящей под сапогами глинистой дороге. После зарядки прямо на улице умывались ледяной водой. Я мылся и с ужасом думал, что вот уже начинается воспаление легких.
В один из первых дней службы выстроил всех нас старшина и спрашивает: «Ну, кто хочет посмотреть «Лебединое озеро»?» Я молчу. Не хочу смотреть «Лебединое озеро», ибо накануне видел «Чапаева». А с «Чапаевым» вышло так. Старшина спросил: «Желающие посмотреть «Чапаева» есть?» «Еще спрашивает», — подумал я и сделал два шага вперед. За мной вышло еще несколько человек. «Ну, пошли за мной, любители кино», — скомандовал старшина. Привели нас на кухню, и мы до ночи чистили картошку. Это и называлось смотреть «Чапаева». В фильме, как известно, есть сцена с картошкой.
Утром мой приятель Коля Борисов поинтересовался: как, мол, «Чапаев»?
«Отлично, — ответил я. — Нам еще показали два киножурнала, поэтому поздно и вернулись». На «Лебединое озеро» из строя вышли четверо. Среди них и Коля Борисов. Они мыли полы».
Это был лишь пролог к той службе, которая ожидала Никулина. Нет, конечно, тогда, в тридцать девятом, он знал, что война с Финляндией – не шутка, что в любой момент его, как пушечное мясо, могут бросить в бой. Он потом часто вспоминал свою первую боевую тревогу, такую не по-учебному нервную. Тогда финские войска перешли в наступление и их, восемнадцатилетних пацанов, отправляли на передовую. Накануне перед новобранцами долго выступал политрук и говорил, что молодежи в батареи «много, а комсомольцев мало». Никулин тут же написал заявление: «Хочу идти в бой комсомольцем». Так начался его тяжелый солдатский путь – длиною в семь лет.
Родился в рубашке
Советско-финская война, конечно, оказалась серьезным испытанием. Но спустя два года станет понятно, что она была лишь репетицией тяжелейшей войны, которая выпала на долю советского народа. В июне 1941 года Юрий Никулин как раз готовился к демобилизации. Мечтал, как сменит гимнастерку на клоунский наряд, который так полюбил еще в детстве, как обнимет девушку, по которой сходил с ума еще в школьные годы. Мечтал о мирной жизни – как и все его сверстники. А вышло все иначе.
В ночь на 22 июня на наблюдательном пункте нарушилась связь с командованием дивизиона. Вроде бы, штатная поломка. Кто же мог подумать, что как раз в эти самые часы Германия нападет на Советский Союз. Об этом Юра и его товарищи узнали лишь на утро – от случайных прохожих, которые сами не верили, что это правда. Через несколько дней Юрию присвоили звание сержанта и назначили командиром отделения разведки.
«Нашу территорию забрасывались немцы, переодетые в форму работников милиции, советских военных, железнодорожников, – вспоминал о первых днях войны Никулин. –Многих из них ловили. Рассказывали, произошел и такой случай. Немец, переодетый в советскую военную форму, шел по Сестрорецку. На него неожиданно из-за угла вышел советский генерал. Немец растерялся и вместо того, чтобы отдать приветствие под козырек, выкинул руку вперед, как это делали фашисты. Его тут же схватили.
Немцы сбрасывали листовки с призывом сдаваться. Они писали, что все ленинградцы обречены на голодную смерть и единственный выход — это сдаваться в плен. Для этого, как сообщалось в листовках, нужно при встрече с немцами, поднять руки вверх и сказать пароль: «Штык в землю. Сталин капут».
Фашисты утверждали, что в одно прекрасное утро они войдут в Ленинград без единого выстрела, потому что у защитников не будет сил поднять винтовки. В этих же листовках описывалась «замечательная» жизнь советских солдат в плену. Мне запомнилась большая фотолистовка с портретом молодого человека. Подпись под фотографией гласила: «Вы знаете, кто это? Это сын Сталина, Яков Джугашвили. Он перешел на сторону немцев». Я, как и мои товарищи, ни одному слову фашистов не верил.
Первое время Ленинград почти не бомбили. Кольцо блокады замыкалось постепенно. Но мне казалось, что голод наступил внезапно. Хотя на самом деле все было иначе. После войны, читая книгу с подробным описанием блокады Ленинграда, я был потрясен, как мало мы знали о том, что происходило в действительности».
Как-то раз осенью в часть, где служил Никулин, пришла женщина, ленинградка. Она, захлебываясь слезами, просила дать ей немного хлеба. Юра дал ей полбуханки. Женщина долго благодарила. И плакала. Тогда солдаты еще не понимали, что ждет их зимой.
После Октябрьских праздников паек военных резко сократили. С каждым днем хлеба выдавали все меньше и меньше. Наступил голод. Когда-то военным в батареи выдавали каждому по семьсот граммов хлеба в сутки. Теперь – удача, если сто. Обычно и того меньше: один сухарь весом в семьдесят пять граммов. На каждого бойца полагалось еще по ложке муки: она шла в общий котел и там взбалтывалась – получалась белесая вода без соли. С утра за ней выстраивалась очередь.
«Утром, днем, вечером, ночью – даже во сне – все думали и говорили о еде, – вспоминал Никулин. – Причем никогда не говорили: хорошо бы съесть бифштекс или курицу. Нет, больше всего мечтали: «Вот бы хорошо съесть мягкий батон за рубль сорок и полкило конфет «подушечек». Начав курить в первый день войны, я через месяц бросил. Бросил не потому, что обладал сильной волей, а просто мне не нравилось курить. Наверное, это меня спасло от дополнительных мучений из-за отсутствия курева, заядлые курильщики очень мучились. Во время блокады самым дорогим в Ленинграде были хлеб и табак.
От постоянного голода острее ощущался холод. Надевали все, что только могли достать: теплое белье, по две пары портянок, тулупы, валенки. Но все равно трясло от холода.
Санинструктор постоянно всех предупреждал: «Не пейте много воды». Но некоторые считали, если выпить много, то чувство голода притупится, и, несмотря на предупреждения, пили, в конце концов, опухали и совсем слабели.
Мы стояли в обороне. Старались меньше двигаться. Так прошли зимние месяцы. К весне у многих началась цинга и куриная слепота. Как только наступали сумерки, многие слепли и только смутно, с трудом различали границу между землей и небом. Правда, несколько человек на батарее не заболели куриной слепотой и стали нашими поводырями. Вечером мы выстраивались, и они вели нас в столовую на ужин, а потом поводыри отводили нас обратно в землянки. Кто-то предложил сделать отвар из сосновых игл. К сожалению, это не помогло. Лишь когда на батарею выдали бутыль рыбьего жира, и каждый принял вечером по ложке этого лекарства и получил такую же порцию утром, зрение тут же начало возвращаться. Как мало требовалось для того, чтобы его восстановить!»
Блокада. Никулин на всю жизнь запомнил те дни. Потом, уже в мирное время, приезжая в город на Неве, он словно наяву видел те самые застывшие трамваи, почерневшие дома, покрытые наледью, и трупы. Сотни, тысячи трупов, с которыми люди, казалось бы, свыклись. В город Юра ходил часто – за продуктами для батареи. Весь паек – на сто человек – умещался на небольших санках. Однажды Никулин вспоминал, как один организатор передвижной бригады самодеятельности подошел к нему и попросил винтовку, чтобы подстрелить ворону на суп. Юра объяснил, что всех ворон в окрестностях уже давно подстрелили и съели…
Война казалась Никулину бесконечной. Ожидания прорыва блокады, бомбежки, бои, ранения, контузия. И, наконец – 14 января 1944 года. Великое наступление, в результате которого советские войска сняли блокаду и отбросили фашистов от Ленинграда. Так начался путь к победе. Бой со смертью. Не раз казалось, что гибель неминуема, но какие-то случайности все время сохраняли Никулину жизнь. Видимо, он и в самом деле родился в рубашке, как любила повторять его мама.
День Победы Юра встретил в Германии. Война закончилась, но демобилизацию проводили в несколько этапов. Домой, в мирную Москву, он попал лишь в сорок шестом. Возвращался из армии с уверенностью, что для него открыты двери всех театральных институтов : он же прошел войну и уже на фронте отличился в самодеятельности. Но все получилось совсем иначе.
«Для кино вы не годитесь»
Никулин решил поступать на актерский факультет Всесоюзного государственного института кинематографии. В тот год там был огромный конкурс. Большинство абитуриентов – как и Юра – фронтовики. Почти все – в гимнастерках. Никулин мечтал попасть на курс Сергея Юткевича. Первый отборочный, тур прошел спокойно, а на втором – срезался.
«Знаете, товарищ Никулин, в вас что-то есть, но для кино вы не годитесь, – сказал кто-то из приемной комиссии. – Не тот у вас профиль, который нам нужен. Вас вряд ли будут снимать в кино. Если вы действительно любите искусство, то советуем вам пойти в театральный институт. Там еще принимают заявления». Но и в театральные – а Юра подал документы почти во все творческие вузы столицы – его тоже не приняли. Для театра он тоже не подходил. Оставался один путь – цирк. О нем Юрий Никулин мечтал с самого детства, но так и не отважился связать с ним свою судьбу. Уж очень какой-то нереальной казалась ему эта детская мечта. А тут отступать некуда: Юра решил еще раз попытать счастье и пришел в студию разговорных жанров при Московском цирке. Здесь ему и улыбнулась удача – его приняли. Казалось, все эти годы судьба вела его именно на арену цирка.
В пятидесятом Юрий Никулин впервые начал выступать как дипломированный клоун: сначала входил в группу под руководством знаменитого Карандаша, а затем стал работать самостоятельно. Вместе с Михаилом Шуйдиным он придумал множество замечательных жанровых реприз и пантомим. Тогда и стали известны знаменитые ботинки Никулина, «всего лишь на несколько размеров больше», как любил их называть сам Юрий Владимирович.
Дебют Никулина в кино состоялся в 1958 году. Это была небольшая роль пиротехника в фильме «Девушка с гитарой», но именно она открыла ему двери в большое кино. Начинающему актеру доверили лишь одну фразу: «Ничего, сейчас вжикнет!». И «вжикнуло» в самом деле! Актерская карьера заискрилась всеми гранями его комедийного таланта. Снимали Никулина часто, и в первое время – в основном в комедиях. Актер гайдаевской «обоймы», он, тем не менее, создал множество драматических образов. «Когда деревья были большими», «Ко мне, Мухтар!», «Двадцать дней без войны», «Андрей Рублев», «Они сражались за Родину», «Чучело» – фильмы, которые невозможно смотреть без слез. Да, Никулин как никто умел заставлять людей плакать – и от смеха, и от искреннего сопереживания.
Как умещались в его жизни цирк и кино, общественная работа и написание книг, безумное телевидение и семейная идиллия? Никто из близких Никулина и сейчас не может ответить на этот вопрос. Сам же Юрий Владимирович лишь иронизировал, когда его об этом спрашивали: «Жизнь вообще отнимает у людей страшно много времени».
«Больше всего я страдаю именно из-за нехватки времени, – признавался Никулин в своих мемуарах. – Порой что-то отложишь на завтра и с ужасом думаешь: а завтра это же практически через несколько часов! Только проснешься, сделаешь зарядку, выпьешь кофе и нужно куда-то бежать, встречаться, что-то обговаривать, кого-то убеждать. Вырвешься домой на обед, а тут уже вечер. И завтра кажется не далеким, а близким, сиюминутным. Неделя проходит, как час. Месяц – как неделя. Годы летят!
Иногда, встречаясь с незнакомыми людьми, замечаю – они пристально рассматривают меня и, наверное, думают: вот он какой, Никулин, – седой, постаревший… Хочу обратиться к молодым – ко всем, кто начинает свой путь: нужно верить в себя, добиваться, искать, пробовать, ошибаться. Не гнаться за успехом, но постоянно работать, учиться. Порой мне снится страшный сон… Я работаю на манеже. Полно зрителей. Я делаю какие-то смешные трюки, много трюков, но никто не смеется. Публика хранит абсолютное молчание. Я уже делаю что-то невообразимое. Кругом тишина. Я снова пытаюсь рассмешить людей. А они сидят словно каменные. Мне страшно. И от страха я просыпаюсь в холодном поту. И потом еще долго не могу заснуть. А в доме тихо-тихо. Все спят. Еще не утро. Но уже и не ночь. И я невольно вспоминаю свою жизнь. И, вспоминая, тихо засыпаю, надеясь, что этот страшный сон больше не повторится».
Перфекционист, любящий людей, больше, чем себя самого – всех-всех, без исключения. Человек с широкой душой и безграничной добротой. Его фронтовые друзья будут вспоминать, как однажды в оставленном фашистами блиндаже они нашли сухой паек – колбасу, сухари, сахар. Стали есть. И тут увидели маленькая мышь, которая, не боясь людей, встала на задние лапки и как верный пес стала выпрашивать еду. Все поняли, что ее «дрессировали» немцы, жившие в блиндаже раньше. И тут один советский солдат от негодования захотел убить фашистскую диверсантку. «Не надо, – остановил его Юрий. – Это наша мышь, ленинградская. Посмотри на ее лицо…» И в этом – весь Никулин. Разве здесь нужны еще какие-нибудь слова?